Беда свалилась на Сергея Владимировича совершенно неожиданно. Шёл тогда тысяча девятьсот семьдесят второй год, вокруг стояла надёжная непоколебимая брежневская эпоха и он потихоньку уже готовился к тому, чтобы выйти с почётом на пенсию и спокойно встретить старость. Всё в жизни в общем-то было уже сделано: диссертация защищена, дети выращены, пристроены и успешно выданы замуж. Дочери проживали отдельно, никогда без нужды не появляясь на глаза. Любимая жена давно не обращала на него внимания и тоже как-то жила себе по-своему, никому не мешая. Собаки и прочей живности в доме не было.
Жили они с супругой теперь вдвоём в хорошей двухкомнатной ведомственной, но кооперативной квартире. Жилище это Сергей Владимирович заработал когда-то собственным горбом: сперва добивался ,чтобы поставили на очередь, потом занимал деньги у дяди, затем подрабатывал ночами, чтобы все эти деньги вернуть. И вот теперь наконец можно спокойно пожить для себя во всём этом уюте, нажитом за жизнь.
И тут на него свалилась тёща - сухонькая, довольно крепкая ещё старушка восьмидесяти лет. Вообще-то родители жены жили в Подольске и в жизнь Сергея Владимировича появлялись эпизодически по праздникам. Но потом тесть вдруг умер и старая уже женщина оказалась одна. Всё начиналось совсем невинно. Сперва она появлялась в Москве наездами, посещая каких-то особых врачей и даже не оставаясь на ночь. Потом это стало случаться всё чаще, и количество врачей увеличилось (При внешней крепости тёща оказалась удивительно больным человеком: каждый специалист рано или поздно у неё что-нибудь да обнаруживал) . Так иногда она всё ж-таки на несколько дней оставалась. Наконец обследования ,а за ними и процедуры стали неотъемлемой частью её жизни и как-то незаметно она заняла бывшую детскую комнату.
Первое изменение в своей жизни, которое заметил Сергей Владимирович с переездом Клавдии Семёновны, стало исчезновение вещей со своих привычных мест. У тёщи, оказывается, была своя логика расположения предметов в квартире. Она любила назидательно говорить: "У каждой вещи должно быть своё место!". Ложилась она рано и требовала с 9 часов соблюдать тишину: громкие разговоры прекращаются, телевизор приглушается, телефон выключается.
А ещё, как советскому человеку, Клавдии Семёновне всё вокруг не нравилось: "занавески у вас тут какие-то блёклые", зеркало кривое, замок в двери расшатанный. Она искренне считала, что человек должен 5 дней в неделю работать, а в выходные активно заниматься домом. Поэтому первое время пыталась дать Сергею Владимировичу "задание". Но тут он оказался твёрд и отказался наотрез.
Речь у Клавдии Семёновны была неправильной, движения агрессивны (когда мыла полы, всё вокруг аж трещало, а если бралась за посуду, то шум стоял такой, словно находишься в механической мастерской). Разговоров чужих она не признавала и , входя тут же начинала спрашивать своё "по делу". Иногда однако Клавдия Семёновна вдруг присаживалась к ним на маленькой кухне и, слушая о чём говорит Сергей Владимирович, вдруг замечала: "Да откуда тебе об этом знать?!" Жену, правда, она от хозяйства практически полностью освободила, та только приносила продукты из центра, где работала. Это тёще тоже не нравилось, как-то она вдруг сказала: "Не жалеешь ты , Сергей, мою дочь: мог бы продукты-то и сам таскать! Ведь молодой ещё здоровый мужик и работа у тебя непыльная!"
В общем из пожилого уже заслуженного человека перед пенсией Сергей Владимирович неожиданно превратился в несмышлёного пацана, живущего у тёщи на содержании. Вспомнилось вдруг как по малолетке женился он в 20 лет и жил с семьёй жены, где его вечно чем-то попрекали.
А ещё Сергей Владимирович стал замечать, что из интеллигентной семьи учёного - физика, они вдруг стали превращаться в серую советскую семью, в которой кроме поесть , постирать и убраться уже больше ничего не существует. В общем в какой-то момент он решил серьёзно поговорить с женой. Та внимательно выслушала, огорчилась, как-то растерянно на него посмотрела и спросила: "Ну что ты хочешь, чтобы я её выгнала обратно в Подольск?". Этого Сергей Владимирович явно не хотел и решил в итоге как-то всё стерпеть и жить дальше.
Так прошло несколько лет. Сергей Владимирович всё это время старался задерживаться на работе с экспериментами, ходить в гости к старым приятелям и поменьше показываться дома. Мысль о счастливом пенсионном времени как-то ушла сама собой. Но он ко всему этому привык и вроде даже сжился.
Однажды с утра, поставив свой Москвич на стоянке возле работы, он шустренько взбежал по ступенькам на третий этаж здания родного НИИ, дошёл до привычного стола в лаборатории и вдруг почувствовал, что начинает задыхаться. Никого ещё в лаборатории не было (Сергей Владимирович полюбил выходить из дома рано, пока ещё никто из домашних не проснётся). Правда через приоткрытую дверь он видел каких-то людей, проходящих мимо, но позвать уже не мог. Воздуха не хватало катастрофически, возникло чувство будто кто-то его душит. Сперва это было отвратительно, но потом вдруг наступило какое-то равнодушие ко всему и даже облегчение.
На похороны пришло несколько человек с работы, дочери без мужей и внуков, и сосед, с которым Сергей Владимирович иногда курил на лестничной клетке. И хотя в душе Сергей Владимирович был верующим (в критических ситуациях даже заходящим тайком в церковь) его для простоты процедуры решили кремировать. Священника тоже звать не стали: опасно и хлопотно.
Через три месяца Клавдия Семёновна взяла несколько больших мешков, подхваченных возле какого-то продовольственного магазина, собрала в кучу все вещи Сергея Владимировича и отнесла на помойку. Она вообще была сторонником минимализма и когда Сергей Владимирович приносил домой, купленный в киоске новый выпуск роман-газеты, неприменно ворчливо комментировала: "Мало в доме барахла!".
Однако она, покопавшись в семейных фотографиях, нашла там какой-то более или менее парадный портрет зятя, вставила в рамку и поместила на стол в гостиной. По прошествии ещё нескольких месяцев портрет переместился на дальнюю стену.
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →